ПОЧЕМУ Я ЖУРНАЛИСТОМ НЕ СТАЛА

1991 год. Я – полная амбиций выпускница филфака Волгоградского государственного университета. С уверенностью в своих знаниях. С любовью к профессии. С крыльями за спиной.

Распределение в газету одного из районов области. Если кто не знает: раньше выпускник обязан был отработать три года там, куда его направляло – распределяло – родное учебное заведение. Распространялось правило на всех выпускников ВУЗов и техникумов.

Приезжаю. Вся из себя в белом воздушном платье, в босоножках на каблучке. Поднимаюсь по скрипящим полуживым деревянным ступенькам в покосившийся сарай с выцветшей гордой вывеской «Редакция». Вижу в полумраке двух (свят-свят-свят) старичков-лесовичков, на двоих три зуба.
Думаю, понятно, что они даже разговаривать со мной не стали, и диплом мой их, как бы сказать, не заинтересовал. "Вакансий нет, ничего не знаем, иди туда, откуда пришла".

Сами идите, не очень и мечталось в вашей богодельне, пардон, редакции, работать. Приехала в университет, доложилась о провале операции «внедрение». Получила напутствие типа «А оно тебе надо?» и ушла в свободное плавание. Точнее – в поднебесное парение (помните про крылья?).

Тут друзья приглашают меня в районную волгоградскую газету – корреспондентом. Урра! Рядом с домом, коллектив молодой (ну, почти весь) и прогрессивный. За одним мааааалюсеньким исключением в виде главного редактора.

Вот я твердо убеждена, что при наличии природной грамотности, как и природного таланта, профильное образование – не главное. Мама моя, например, окончила техникум Советской торговли – на латышском, заметьте, языке. Но я со своим универовским филфаком регулярно бегаю к ней за советом, как правильно фразу сформулировать и где поставить запятую.

Невзлюбил он меня сразу. За то, что застукал в начальственном кресле, куда я села ровно на пару минут, чтобы перед планеркой (она проходила в редакторском кабинете) записать пришедшие в голову наброски будущей статьи. Откуда ж мне было знать, что непомерное эго Н.П. увидит в этом покушение на его корону?

Вторая часть немарлезонского балета началась, когда я, заменяя внезапно забеременевшую машинистку (да-да, компьютеров тогда не было, статьи печатались на пишущих машинках - вот такой я жуткий динозавр!), перепечатывала «исправленный» редактором материал. Вот ведь беда: к тому времени я уже умела делать свою работу качественно, но была абсолютно неспособна держать язык за зубами. Хватаю я, значит, эту «правку», иду в вельможный кабинет. «Николай, говорю, Палыч, можно я вслух зачитаю абзац, а Вы послушайте». Соблаговолил, заслушал. «Да, молвит, корявенько как-то». «А если, говорю, вот так попробовать?». И зачитываю другой вариант. «О, милостиво кивает Н.П., так гораздо лучше. Оставляй этот вариант». «Между прочим, - ехидно ухмыляюсь я, - это был первоначальный Толин вариант, который Вы исправили». Зубовный скрежет был мне ответом, но товарищ промолчал.

Еще несколько стычек – и…
Приношу я репортаж на две полосы, всю ночь строчила в порыве вдохновения. Сначала отдала коллеге – заценил. Потом попросила отклика у ответственного секретаря. Похвалила. Настает час «хе», мой шедевр ложится на редакторский стол. Откуда Н.П. приносит мне его лично (!), оставив от пространного репортажа заметку из двадцати слов. Когда я перечитала ЭТО, прямо-таки вскочила из-за стола и рявкнула, что под таким материалом я своей подписи ставить не буду – хочет, пусть публикует под своим именем.

А дальше…
Н.П.: «И не подписывай. Так, как ты пишешь, вообще писать нельзя».
Я: «Знаете, Николай Павлович, меня пять лет учили, что так писать можно. А кто ВАМ сказал, то так писать нельзя?».
Верите, с того диалога прошел не один десяток лет, а у меня до сих пор кровь к щекам приливает, как будто я и сейчас стою напротив человека, отнявшего у меня профессию.

Н.П. не ответил мне ничего. В абсолютной тишине (а, как нарочно, в редакции в тот момент собрались все – от машинистки до редактора) он вернулся в свой кабинет. И даже дверью не хлопнул.